Мировоззрение Альберта Эйнштейна

Рассмотрим здесь в качестве примера некоторые особенности мировоззрения одного из творцов неклассической науки, создателя частной и общей теории относительности, А. Эйнштейна. Конечно, следует иметь в виду, что задача реконструкции хотя бы основных характеристик выдающегося исследователя является самостоятельной и весьма сложной задачей. Это тем более справедливо, что мировоззрение ученого значительно менялось в ходе его жизни, на протяжении его профессиональной карьеры. Поэтому, разумеется, мы здесь не претендуем на последовательное и детальное воссоздание мировоззрения А. Эйнштейна. Как уже отмечено, речь будет идти лишь о некоторых, но существенных, сторонах его мировоззрения. При этом необходимо отчетливо осознавать, что речь идет не только о тех компонентах мировоззрения великого физика, которые непосредственно влияют на его исследовательскую деятельность. В качестве таковых следует рассматривать гносеологический и онтологический компоненты мировоззрения. Речь идет также и о тех компонентах его мировоззрения, которые лишь косвенно воздействуют на его профессиональную деятельность, в частности, о ценностно-смысловой составляющей мировоззрения. Иначе говоря, речь идет о целостном его мировоззрении.

А.Эйнштейн проявлял значительный интерес к мировоззренческой проблематике. Он написал немало работ, посвященных рассмотрению творчества и мировоззрения его великих предшественников: Б. Спинозы, И. Ньютона, Дж. К. Максвелла, Э. Маха, Г.А. Лоренца, М. Планка, Б. Рассела и др. Большое внимание он уделял осмыслению собственного мировоззрения. При этом Эйнштейн достаточно ясно осознавал, что многие существенные составляющие мировоззрения человека и исследователя, в частности, не формируются научными знаниями. Так, он совершенно справедливо указывает, что наука в первую очередь стремится описать, объяснить то, «что существует на самом деле». Наука не способна, убежден автор теории относительности, сама определять цели, идеалы человека, она не способна определять то, «что должно быть». «Наука, - утверждает в связи с этим Эйнштейн, - может лишь устанавливать логическую взаимосвязь между моральными сентенциями и давать средства для достижения моральных целей, однако само указание цели находится вне науки» (Собр. научн. тр. Т. 4, с. 565).

Характеризуя взаимоотношения науки и теории познания, то есть того блока философии, который непосредственно влияет на профессиональную деятельность ученого, великий физик писал: «Теория познания без соприкосновения с наукой вырождается в пустую схему. Наука без теории познания (насколько это вообще мыслимо) становится примитивной и путаной … Ученый … с благодарностью принимает гносеологический анализ понятий, но внешние условия, поставленные перед ним опытными фактами, не позволяют ему чрезмерно ограничивать себя принадлежностью к некоторой философской системе при построении понятий. Поэтому в глазах последовательно мыслящего философа он предстает как оппортунист, бросающийся из одной крайности в другую. Как человек, пытающийся описать мир, не зависящий от актов восприятия, он кажется реалистом. Как человек, считающий понятия и теории свободными (не выводимыми логическим путем из эмпирических данных) творениями человеческого разума, он кажется идеалистом. Какчеловек, считающий свои понятия и теории обоснованными лишь в той степени, в которой они позволяют логически интерпретировать соотношения между чувственными восприятиями, он является позитивистом. Он может показаться точно так же и платонистом и пифагорейцем, ибо он считает логическую простоту непреложным и эффективным средством своих исследований» (Собр. научн. тр., т. 4, М., 1967, с. 310-311).

Приведенное рассуждение А. Эйнштейна показывает, во-первых, что, по его мнению, ученый, как правило, не разрабатывает свою гносеологию самостоятельно, а выбирает из имеющихся многообразных гносеологических систем (разработанных преимущественно философами) те их элементы, которые могут эффективно применяться в интерпретации и обосновании его исследовательской деятельности. Это признание Эйнштейна вполне можно распространить и на другие компоненты мировоззрения: онтологическую, аксиологическую, антропологическую, историософскую… Представитель специальной науки (даже выдающийся!), как правило, не выстраивает их сам. Это не его задача. Если бы он занимался этим, он действовал бы уже, по сути, как философ.

Так, в частности, сам А. Эйнштейн многие основоположения своего мировоззрения почерпнул из идейного наследия философов различных эпох и школ, труды которых он штудировал на протяжении, по сути, всей своей жизни. К примеру, хорошо известна приверженность Эйнштейна идеям детерминизма - закономерного, рационального устройства мира. Во многих своих произведениях он очень настойчиво подчеркивал «универсальность действия закона причинности», упорядоченность, рациональность, гармоничность мира, скрывающиеся за хаосом чувственных восприятий мира. Это убеждение свое в рациональном устройстве мира он называл даже религиозностью («космическое религиозное чувство»). В этих убеждениях своих он следовал рационалистическим системам философов прошлого. Чаще всего при этом он упоминал философию Б. Спинозы. «Я верю в бога Спинозы», - говорил Эйнштейн. В одном из писем своему другу М. Соловину Эйнштейн пишет: «Мне вполне понятно Ваше упорное нежелание пользоваться словом «религия» в тех случаях, когда речь идет о некотором эмоционально-психологическом складе, наиболее отчетливо проявившемся у Спинозы. Однако я не могу найти выражение лучше, чем «религия», для обозначения веры в рациональную природу реальности … Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию. Какого черта мне беспокоиться, что попы наживают капитал, играя на этом чувстве?» (Собр. научн. тр., т. 4, с. 564).

В связи с этим следует отметить, во-вторых, что одной из самых существенных характеристик мировоззрения А. Эйнштейна был его своеобразный пифагореизм-платонизм. Мы имеем в виду то, что Эйнштейн – особенно в поздний период его творчества (начиная примерно с 1920 г.) – был убежден, что рациональную структуру мира можно познать посредством интеллектуальной интуиции, посредством умозрения, подкрепленных выдвижением математических гипотез. Приведем здесь некоторые показательные в этом плане его высказывания. В своей Спенсеровской лекции «О методе теоретической физики», прочитанной в Оксфорде 1 июня 1933 года, он говорит следующее. «Весь предшествующий опыт убеждает нас в том, что природа представляет собой реализацию простейших математически мыслимых элементов. Я убежден, что посредством чисто математических конструкций мы можем найти те понятия и закономерные связи между ними, которые дадут нам ключ к пониманию явлений природы. Опыт может подсказать нам соответствующие математические понятия, но они ни в коем случае не могут быть выведены из него. Конечно, опыт остается единственным критерием пригодности математических конструкций физики. Но настоящее творческое начало присуще именно математике. Поэтому я считаю в известном смысле оправданной веру древних в то, что чистое мышление в состоянии постигнуть реальность» (Собр. научн. тр., т. 4, с. 184). Об этом же Эйнштейн писал в «Прологе» к книге М. Планка: «…Высшая задача физики состоит в открытии наиболее общих элементарных законов, из которых можно было бы логически вывести картину мира. Однако не существует логического пути открытия этих элементарных законов. Единственным способом их постижения является интуиция, которая помогает увидеть порядок, кроющийся за внешними проявлениями различных процессов… При каждом существенном продвижении вперед физик обнаруживает, что фундаментальные законы все более и более упрощаются по мере того, как развиваются экспериментальные исследования. Он удивляется, когда замечает, сколь стройный порядок возникает из того, что прежде казалось хаосом. Этот порядок нельзя считать связанным с работой его собственного интеллекта; он обусловлен одним свойством, присущим миру восприятий. Лейбниц удачно назвал это свойство «изначальной гармонией» (там же, с. 154). Отсюда непрестанные, более чем тридцатилетние, увы, не приведшие к успеху, усилия Эйнштейна по созданию единой теории поля, которая, по его убеждению, не только единым образом описала бы гравитационное и электромагнитные поля, но содержала бы в себе детерминистическое описание квантовых эффектов. Эйнштейн вновь и вновь указывает, что сама действительность устроена рационально, что действительность обладает внутренней упорядоченностью и гармонией. Он говорит о своей вере в простоту и постоянство природы, о том, что «природа устроена так, что ее законы в большой мере определяются уже чисто логическими требованиями…» (там же, с. 281). Дело ученого – через свободное, творческое конструирование понятий и математических соотношений открыть эту внутреннюю упорядоченность и гармонию.

Таким образом, мы видим, что важнейшие мировоззренческие установки А. Эйнштейна: его убежденность в рациональном устройстве мира, его вера в рациональную постижимость рационально устроенного мира – были преимущественно философского, а не собственно научного происхождения. В этом плане значительный интерес представляют также его размышления о мотивации научной деятельности, о счастье человека. Характеризуя мотивацию научной деятельности, Эйнштейн неоднократно утверждал, ссылаясь при этом на А. Шопенгауэра, что «одним из сильнейших мотивов, побуждающих людей посвящать себя искусству и науке, является стремление избежать повседневности с ее серостью и мертвящей скукой и сбросить с себя оковы своих собственных преходящих желаний, нескончаемой вереницей сменяющих друг друга, если эти помыслы сосредоточены на различного рода будничных мелочах и ограничены только ими. К этому негативному мотиву следует добавить и позитивный. Природа человека такова, что он всегда стремился составить для себя простой и не обремененный излишними подробностями образ окружающего его мира. При этом он пытался построить картину, которая дала бы до какой-то степени реальное отображение того, что человеческий разум видит в природе. Именно это делает и поэт, и художник, и философ, и естествоиспытатель, причем каждый по-своему. В созданную им картину мира человек помещает центр тяжести своей души и таким образом находит в ней тот покой и то равновесие, которые не может найти в тесном кругу повседневной жизни, требующем с его стороны непрестанных реакций» (там же, с. 153).

Следует предположить также, что А. Эйнштейн, высказываясь о близких ему по духу людях, характеризовал и самого себя. В этом плане интересны его характеристики Б. Спинозы и П. Ланжевена. О первом он пишет: «Спиноза был полностью убежден в причинной зависимости всех явлений еще в то время, когда попытки достичь понимания причинных связей между явлениями природы имели весьма скромный успех. Убежденность Спинозы в причинной зависимости всех явлений относилась не только к неодушевленной природе, но и к человеческим чувствам и поступкам. У него не было никаких сомнений относительно того, что наша свободная (т.е. не подчиняющаяся причинности) воля является иллюзией, обусловленной тем, что мы не принимаем во внимание причины, действующие внутри нас. В изучении этой причинной связи он видел средство излечения от страха, ненависти и горечи, единственное средство, к которому может обратиться мыслящий человек. Обоснованность своих убеждений он доказал не только с помощью ясного и точного изложения своих рассуждений, но и примером всей своей жизни» (там же, с. 254). О французском физике П. Ланжевене Эйнштейн пишет: «Он … твердо верил в силу разума и науки. Сердце его было настолько чисто, что он был убежден в готовности всех людей отказаться полностью от личного, как только они познали свет разума и справедливости. Разум был его верой – верой, которая должна была дать не только свет, но и спасение. Его желание помочь всем людям в том, чтобы они воспользовались более счастливой жизнью, было, возможно, сильнее, чем желание чисто умственного познания. Случалось, что он жертвовал много времени и энергии для выяснения политических вопросов. Никто из тех, кто обращался к его общественному сознанию, не уходил от него с пустыми руками. Истинное моральное величие его личности было причиной, вызывающей ярую ненависть многих интеллигентов, чаще всего ограниченных. Но зато он понимал всех и в своей доброте не питал никакой неприязни к кому бы то ни было» (там же, с. 256).

Поиск по сайту: