О феноменах “сгущения культурных инноваций”,

“музеефикации культуры” и “сокращения настоящего”

Возрастание роли историографии в качестве формы социальной памяти обусловлено увеличением "веса" инновационной составляющей социального процесса. Это увеличение является совершенно несомненным фактом (применительно к развитию европейской цивилизации), начиная по крайней мере с ХVIII-го века. Существует немало исследований, раскрывающих различные аспекты бурного процесса все ускоряющегося обновления жизни европейского сообщества, начало которого уходит к указанному времени (и в еще более ранние времена). Так, многие авторы описывают ежегодный лавинообразный рост количества издаваемых книг, подобный же рост издаваемых научных журналов, аналогичный рост числа патентов, выдаваемых изобретателям, радикальное уменьшение времени, отделяющего формулировку идеи от технического ее воплощения, невероятный рост производительности труда и т.д. и т.п. Для характеристики возрастания степени инновационности социальной процессуальности полезным представляется понятие "сгущение инноваций" ("cгущение культурных инноваций"), предложенное современным немецким философом Германом Люббе. Разъясняя содержание этого понятия и демонстрируя следствия, вытекающие из все более весомого присутствия феномена, обозначаемого им, в социальном процессе, Г. Люббе пишет, что в "динамической цивилизации" возрастает количество инноваций, осуществляющихся в единицу времени (это и есть “сгущение инноваций”). В результате сгущения инноваций происходит, утверждает Г. Люббе, "сокращение настоящего". “Сокращение настоящего” имеет, по мнению этого мыслителя, две стороны. Во-первых, сокращение настоящего – это уменьшение хронологического расстояния до такого прошлого, которое во многом уже устарело, в котором уже трудно распознать привычные структуры сегодняшнего жизненного мира и которое представляется уже чужим и даже непонятным. Во-вторых, сокращение настоящего означает, что происходит “прогрессирующее уменьшение числа лет в будущем, по прошествии которых нам суждено попасть в жизненные отношения, существенно отличные от нынешних” (В ногу со временем. О сокращении нашего пребывания в настоящем // Вопросы философии. 1994, № 4, с. 95).

Понятно, что феномен сгущения инноваций, то есть феномен все большего насыщения настоящего новизной, неизбежно сопровождается феноменом интенсификации элиминации старого: новое проникает в настоящее за счет вытеснения старого. Настоящее имеет, образно говоря, ограниченный объем. Поэтому, чем большую долю в нем занимает новое, тем меньшая доля в нем остается для старого. "Сгущение инноваций", "сокращение настоящего" характеризуются также все ускоряющимся вытеснением нового еще более новым, все ускоряющимся вытеснением старого в небытие. Люди, воспринимая эти все учащающиеся волны обновлений-устареваний и осознающие опасность утраты под натиском этих волн собственной идентичности, пытаются противопоставить интенсифицирующемуся процессу вытеснения старого в небытие процесс совершенствования исторического сознания. Совершенствование исторического сознания осуществляется в различных формах и ведет к различным последствиям. В частности, совершенствование исторического сознания предполагает интенсивное развитие всех направлений историографии. Совершенствование исторического сознания также предполагает и стимулирует развитие процесса, который Г. Люббе называет музеефикацией цивилизации. Под музеефикацией он понимает процесс целенаправленного сохранения и систематического представления публике “реликтов цивилизации”. Логично предположить, что степень музеефикации культуры прямо пропорциональна степени ее динамизма.

С помощью совершенствования исторического сознания высоко динамичное общество стремится упрочить связь между нынешним своим состоянием и своими прошлыми состояниями, стремится преодолеть опасность утраты связи времен. Если в предшествующие эпохи эта связь осуществлялась “сама собой” посредством мощного механизма традиций, то ныне эту связь можно удержать только с помощью специальных и сознательных усилий общества. Иначе говоря, в высокодинамичном обществе существует опасность утраты собственной идентичности. К. Ясперс пишет об опасности такого рода следующее: “Исторический процесс может прерваться, если мы забудем о том, чего мы достигли, или если достигнутое нами на протяжении истории исчезнет из нашей жизни... Тогда... утрачивается исторически сложившийся этос, привычные формы жизни распадаются и воцаряется полнейшая неуверенность. Атомизированный человек становится случайной массой неисторически сложившейся жизни, которая, будучи все-таки человеческой жизнью, преисполнена... тревоги и страха” (Смысл и назначение истории. М., 1991, с. 245).

Выдвижение исторического сознания на роль главной формы социальной памяти, в свою очередь, чревато, на наш взгляд, серьезными опасностями. Мы имеем в виду, прежде всего, опасности, связанные с высокой степенью пластичности и субъективности исторического сознания, которые проявляются, в частности, в преднамеренной и непреднамеренной фальсификации истории. Действительно, хорошо известны многочисленные примеры конструирования схем и образов истории в угоду господствующей идеологии, создания исторических концепций, обосновывающих текущую политику, всеобъемлющих исторических построений, подогнанных под субъективную точку зрения. Особенно преуспели в деле фальсификации собственной и мировой истории тоталитарные режимы - одно из порождений динамичного ХХ-го века. Но, впрочем, кто в этом деле без греха?

Свой вклад в фальсификацию истории способна внести и нарастающая волна музеефикации культуры. Ибо в зависимости от разнообразных социальных факторов и индивидуальных качеств музееведов возможен различный выбор “реликтов цивилизации”, предназначенных для хранения в музеях. Вопросы отбора достойных и репрезентативных памятников стремительно растущего прошлого становятся важнейшими вопросами для общества, столкнувшегося с феноменом “сгущения инноваций”. Действительно, если принять мысль В. Дильтея, согласно которой "что есть человек, говорит только его история", то, формируя с помощью субъективной селекции набор реликтов культуры, транслируемый следующим поколениям, субъекты этой селекции в определенной мере формируют нынешнего и будущего человека. Ведь история сама по себе ничего не говорит. От ее лица говорят историки, философы, музееведы, политики, идеологи, писатели, журналисты... Таким образом, именно их историческое сознание формирует (творит) в обществах высокодинамичной культуры и облик современника, и существенные черты человека ближайшего будущего. Вместе с нарастанием остроты вопроса, что хранить в музеях, архивах, что вообще сохранять из быстро исчезающих из повседневности следов даже ближайшего прошлого, на передний план выдвигается вопрос о том, сколько времени хранить тот или иной фрагмент прошлого (к примеру, старые кладбища). Далее, поскольку в высокодинамичном обществе, как уже отмечалось, каждое текущее настоящее очень быстро устаревает, обостряется вопрос о выборе и сохранении репрезентантов нынешнего настоящего. Иначе говоря, сообществам, в которых в качестве главной формы социальной памяти выступает историческое сознание, очевидно, что связь времен должна целенаправленно устанавливаться не только в направлении от настоящего к прошлому, но и в направлении от настоящего к будущему. Ибо нынешнее настоящее очень быстро превратится в прошлое, а нынешнее близкое будущее, соответственно, - в настоящее. Поэтому нынешнее настоящее станет очень скоро объектом исторического сознания. Другими словами, в таких сообществах уже сегодня происходит сознательное созидание образа нынешнего настоящего (с помощью субъективного отбора его репрезентантов, передаваемых для сохранения), основанного, в том числе, на предвосхищении его восприятия будущими субъектами исторического сознания.

Итак, характерное для высокодинамичного общества выдвижение исторического сознания на роль ведущей формы социальной памяти, с одной стороны, компенсирует в известной мере утрату былых форм социальной памяти (традиций, прежде всего), служит делу сохранения преемственности в общественном развитии. С другой стороны, возрастание роли исторического сознания в качестве формы социальной памяти чревато дальнейшим углублением кризиса социальной, культурной и личностной идентичности, чревато конструированием искаженных образов прошлого и утопических картин будущего.

Вернемся к обсуждению феномена, названного Г. Люббе “сокращением настоящего” и характерного для нынешней фазы исторического процесса. При этом следует иметь в виду, что сколько-нибудь серьезное обсуждение этого феномена возможно только после некоторого предваряющего онтологического исследования. Это исследование должно показать, что, вопреки распространенным воззрениям, настоящее как определенный темпоральный “срез” бытия имеет очень сложное строение, структуру. Поэтому выражение “сокращение настоящего” (а также другие выражения подобного типа: длительность настоящего, простертость настоящего, увеличение длительности настоящего и т.д.) являются не только метафорами, но и терминами, выражающими суть дела. Понятно, что установление и обоснование хотя бы основных моментов структуры настоящего невозможно в рамках осуществляемого обсуждения, ибо требует последовательного развития весьма непривычной концепции темпоральности универсума. Поэтому мы даем здесь лишь краткую сводку результатов, непосредственно относящихся к рассматриваемому феномену.

На первый взгляд, настоящее не может иметь длительности, так сказать, по определению. А потому не может быть ни сокращения, ни увеличения его длительности. Действительно, если бы оно имело какие-то части, если бы оно было делимо (а длительное настоящее либо делимо, либо представляет собой своеобразный квант времени; в последнем случае оно, очевидно, не может сократиться), то какие-то части его относились бы, строго говоря, уже не к настоящему, а к прошлому и будущему. То есть какие-то части его уже прошли бы, а другие – еще не наступили. Подобные рассуждения, а они встречаются уже в философских текстах Аристотеля, приводят к выводу о нулевой или бесконечно малой длительности настоящего. В свою очередь, такой вывод провоцирует появление известного парадокса “исчезновения времени” (“исчезновения бытия”): прошлое уже не существует, будущее еше не существует, настоящее едва существует, поскольку оно имеет нулевую или бесконечно малую длительность. Можно показать, что этот парадокс, как и распространенная убежденность в нулевой или бесконечно малой длительности настоящего, основаны на постулировании того, что универсум может быть адекватно темпорализован с помощью одного единственного времени. Для преодоления этих парадоксов и решения многих других темпоральных проблем мною была предложена (см. об этом главы 9-11, посвященные онтологии) модель темпоральности универсума, в рамках которой она (темпоральность) трехуровнева и многоформенна. Уровни темпоральности универсума коррелируют с уровнями бытия и фундаментальными типами процессуальности, кратко описанными в начале этого раздела. А именно: уровень бытия бесконечного как такового характеризуется единством вечности и мгновенности; уровень бытия конечного как такового – однородным, обратимым временем-длительностью; уровень бытия конечного, фундированного бесконечным, - многоформенным и необратимым временем. В соответствии с этой моделью, то, что обычно характеризуется одним словом "настоящее", становится чрезвычайно сложным, многоликим, многообразно "простертым" и т.п. На место одного настоящего нулевой или бесконечно малой длительности встают здесь многие "настоящие", соответствующие трем уровням и множеству форм темпоральности. Длительность каждого из этих настоящих определяется спецификой соответствующей процессуальности. А именно: она определяется пределами самотождественности субъекта этой процессуальности. Пока процессуальность не нарушила самотождественности ее субъекта, он пребывает в соответствующем настоящем. В таком случае длительность настоящих, свойственных указанным уровням бытия универсума, простирается от нуля (настоящее, связанное с абсолютно хаотической процессуальностью уровня бытия бесконечного как такового) через инфинитезимальную (настоящее, связанное с процессуальностью уровня бытия конечного как такового, с функционированием), через многообразную конечную длительность (многообразные настоящие, связанные с разными видами инновационной процессуальности уровня бытия конечного, фундированного бесконечным) до бесконечно большой (непреходящее настоящее, свзанное с абсолютным покоем уровня бытия бесконечного как такового).

Понятно, что, определяя историю как инновационный процесс, мы тем самым утверждаем, что настоящее, свойственное истории, имеет конечную (и разнообразную) длительность. Величина этой длительности определяется границами самотождественности общества, осуществляющего исторический процесс. Таким образом, "сгущение инноваций", сопровождаемое неизбежным интенсивным отмиранием старого, присущее высокодинамичному обществу, действительно свидетельствует о сокращении настоящего, поскольку инновации по определению нарушают самотождественность субъекта процессуальности. Впрочем, здесь следует быть аккуратным в формулировках, а именно: речь должна идти о сокращении настоящего, связанного лишь с социальными процессами, которым свойствен динамизм указанного вида. Кроме того, здесь надо иметь в виду еще один тонкий момент. Поскольку социальной действительности, как и любому другому фрагменту универсума, свойственно множество времен, постольку длительность того или иного настоящего зависит, помимо всего прочего, от того, каким временем мы его измеряем. На первый взгляд, логичнее всего использовать для измерения длительности данного настоящего время, связанное с процессуальностью, определяющей это настоящее. Однако это время, являясь мерой накопления нового и элиминации старого, приносимых данной процессуальностью, не дает возможности в пределах самотождественности субъекта такой процессуальности измерять длительность сохранения этой самотождественности. Поэтому для измерения длительности такого настоящего необходимо использовать времена, связанные с другими процессуальностями. Удобнее всего, думается, применить для решения этой задачи упомянутое выше однородное время-длительность, связанное с процессом функционирования (в частности, время, связанное с периодическими природными процессами и измеряемое обычными часами).

Таким образом, не следует излишне обобщенно понимать формулировку “сокращение настоящего”, ибо сокращается не любое настоящее. Даже у чрезвычайно динамичного в тех или иных отношениях общества есть области высокой стабильности. Возьмем, к примеру, такие сферы общественной жизни, как наука и технология. Феномен “сгущения инноваций” (и “сокращения настоящего”) здесь особенно очевиден. Но и в этих сферах есть основополагающие достижения, инвариантно присутствующие в них на протяжении десятилетий, столетий и даже тыячелетий (механика Ньютона, теория электромагнитного поля Маквелла, квантовая теория, колесо, рычаг и т.д.)). Еще более отчетливо подобная инвариантность проявляется в математике (арифметика, евклидова геометрия, дифференциальное и интегральное исчисление). Логика (классическая) вообще, по сути, не захватывается цивилизационной динамикой. Подобные – сохраняющиеся на последующих этапах развития – компоненты (в том числе, очень существенные) присутствуют, несомненно, в развитии религии, философии, морали, искусства. Некоторые авторы говорят в этой связи даже о присутствии вечного в развивающейся человеческой культуре (см.: Коган Л.Н. Вечность. Екатеринбург. 1994). На наш взгляд, до статуса вечных эти компоненты подняться не могут, но фундаментальная и стабилизирующая их роль в развитии культуры сомнений не вызывает. Так, например, сочинения “божественного” Платона по-прежнему оказывают значительное влияние на творчество философов, хотя период его жизни с каждым годом уходит все дальше в прошлое. Инвариантное присутствие философии Платона в творчестве сменяющих друг друга поколений европейских мыслителей свидетельствует о сохраняющейся (в данном отношении) самотождественности субъекта философствования и, следовательно, о неком простертом ныне приблизительно на две с половиной тысячи лет настоящем. Эту же мысль можно сформулировать и иначе, утверждая, что Платон (и другие великие философы) являются нашими современниками. Подобные примеры, показывающие наличие в динамично развивающемся обществе длительно (с точки зрения календарного времени) сохраняющейся самотождественности, можно указать, по сути, во всех сферах общественной жизни. Отметим также, что нарастание длительности настоящего осуществляется через развитие различных направлений историографии, с помощью которых устанавливается сущностная неизменность тех или иных сторон общественной жизни.

Поиск по сайту: