Сущность фатализма. Мифологический фатализм

Само слово "фатализм" латинского происхождения (fatalis – роковой, fatum - рок, судьба), хотя фаталистические представления укоренены в культурах, по сути, всех народов. Фатализм утверждает призрачность, иллюзорность свободы человека или, по-другому, - предопределенность всех поступков и деяний человека, вообще всех событий в мире.

Фатализм имеет богатую историю. Весьма распространен так называемый «бытовой фатализм», представленный убеждением о том, что «человек должен влачить свою судьбу». Фатализм проявляет себя достаточно отчетливо во всех трех основных типах мировоззрения: мифологическом, религиозном и философском. Рассмотрим (очень кратко) особенности мифического, религиозного и философского фатализма.

В мифах самых разных народов важное место занимают представления о непостижимой, иррациональной, темной силе (судьбе), предопределяющей жизнь человека и человеческого сообщества в целом. Понятно, что эти представления вплетены в традиционный (роевой) образ жизни и гармонируют с невозможностью для человека традиционного общества помыслить и тем более осуществить формы собственного, индивидуализированного бытия (см. об этом в разделах 1.11.1. и 5.28.3.).

Персонификации судьбы, фигурирующие в мифах разных народов, чрезвычайно многообразны и любопытны. Так, в греческих мифах наиболее распространен вариант, связывающий судьбу с тремя сестрами-мойрами. Мойра по-гречески означает "доля", "часть"; отсюда - "участь", которую получает человек при рождении. Их имена - Лахесис ("дающая жребий"), Клото ("прядущая"), Атропос ("Неотвратимая"). Одна сестра назначает жребий человека еще до его рождения, вторая прядет нить его жизни, а третья определяет день смерти человека. Приведем здесь часть одного из вариантов древнегреческого мифа о сестрах-мойрах в пересказе Ф.Ф. Зелинского. "Когда рождается человек, первая, Клото, извлекает из своей пряжи нить его жизни. Вторая, Лахесис, продолжает ее работу, соединяя с этой нитью другие, то золотые, то черные. Жужжит веретено, тянется жизнь человека через горести, через радости, пока третья, Атропа, своими ножницами не отрежет нить. Тогда наступает его смерть. Таинственна эта работа..." (Герои Эллады: Мифы Древней Греции. Екатеринбург. 1992, с. 146). Непостижимость судьбы отразилась здесь в представлении о мойрах как дочерях Ночи (по Гесиоду). Неотвратимость действия судьбы - в представлениях о мойрах как дочерях Ананки (необходимости), а также в формуле: "Предопределенного судьбой не может избежать даже бог". Отметим, впрочем, что неотвратимость действия судьбы не исключает полностью достойной и героической позиции человека, принимающего эту неотвратимость, а иногда даже пытающегося действовать вопреки судьбе. Попытки героев противостоять судьбе мы находим главным образом в позднейших вариантах мифов, а также в эпосе (в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера в частности).

Мы уже подчеркивали, что мифологическое мировоззрение и, следовательно, мифологический фатализм свойственны традиционному обществу. Человек такого общества и его деятельность выступают в роли транслятора традиций. При этом необходимо иметь в виду, что предзаданность жизни человека традициями (судьбой) не воспринималась им как нечто угнетающее и подавляющее его. Напротив, эта полная включенность жизни индивида в природные и социальные ритмы, слитность его бытия с природным и общественным бытием были подобны единству младенца и его матери и воспринимались членом традиционного общества “без ропота, без гнева”. Они (эти предзаданность и слитность) были тогда естественными и, по сути, единственно возможными формами социальной жизни. Человек жил в родном и беспроблемном мире. Он не противостоял ни природе, ни первобытному коллективу. Он жил, образно говоря, в раю. Кстати, именно как грехопадение людей и последующее их изгнание из рая можно представить выход человека из колыбели традиционного образа жизни в тревожный мир истории, сопровождавшийся становлением феномена свободы. Эрих Фромм пишет об этом следующее: “Фундаментальная связь между человеком и свободой чрезвычайно показательно отображена в библейском мифе об игнании из рая. Миф отождествляет начало человеческой истории с актом выбора, но при этом особо подчеркивает греховность этого первого акта свободы и те страдания, которые явились его следствием. Мужчина и женщина живут в садах Эдема в полной гармонии друг с другом и природой. Там мир и покой, там нет нужды в труде; нет выбора, нет свободы, даже размышления не нужны. Человеку запрещено вкушать от древа познания добра и зла. Он нарушает этот запрет … Это – начало человеческой свободы” (Бегство от свободы. М., 1990). Впрочем, далеко не все согласны с подобной интерпретацией библейской истории о грехопадении человека. Так, например, Л. Шестов пишет о С. Кьеркегоре (сам Шестов придерживался аналогичной точки зрения): “Он понял глубину и потрясающий смысл библейского повествования о падении человека. Веру, определявшую собой отношение твари к Творцу и знаменовавшую собой ничем не ограниченную свободу и беспредельные возможности, мы променяли на знание, на рабскую зависимость от мертвых и мертвящих вечных принципов. Можно ли придумать более страшное и более роковое падение?” (Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. М., 1992, с. 17-18).

Поскольку в традиционном обществе нет личности, которая только и может быть субъектом свободы, постольку здесь нет и самой личной свободы, понимаемой как возможность достижения человеком целей, которые он сам перед собой ставит, как возможность удовлетворения собственных интересов человека, как возможность самосозидания человека. Отсутствие личной свободы тождественно отсутствию личной ответственности.

Итак, становление свободы было связано с преодолением традиционного (и роевого) образа жизни, с разрывом “первичных” (по Фромму) уз, связывающих индивида с первобытным коллективом. Эти узы, правда, не только препятствовали превращению человека в свободного, творческого индивида, но и дарили архаическому человеку уверенность и беспроблемность его бытия.

Поиск по сайту: